Веллоэнс. Книга вторая. Царские игры - Страница 19

На этот раз ели пойманного Авениром лисенка. Руки волхва горели от ссадин и укусов, ноги сбиты об камни, лицо в царапинах от еловых лап. Зверек был хитрым и изворотливым, Нир охотился за ним несколько часов, а когда все же поймал, то встретил яростный отпор.

Марх позволил хорошо прожарить мясо, помог омыть раны и перевязал их лечебными травками.

– Зачем надо ловить зверя вживую? Разве нельзя было подстрелить из лука? И зачем столько тренировок? Я и так почти стал калекой.

Тарсянин ухмыльнулся:

– Вот скоро я тебя отправлю зайцев ловить. Не всякий человек добудет лису, но и лиса добудет не всякого зайца. Они изворотливы, постоянно петляют, а если схватишь – смотри, чтобы лапами под дых не дали.

Авенир с негодованием зрел на сабельщика. Тот развел руками:

– Неужто устал? Ты думаешь, что магам не нужно быть быстрыми и выносливыми? Скорость – это единственное, что может тебя спасти, когда супротив тебя более могучий соперник. Да и что ты будешь делать в землях Фаэлсиргра, где твои чары могут быть бессильны?

– Так мы ведь отправляемся в Веллоэнс!

Марх пожал плечами:

– А крюк делаем через Озеро. До Фаэлсиргра рукой будет подать – может и заскочим в гости. Никогда не знаешь, куда отправит тебя Фортуний. – Сабельщик закинул тюк на плечо. – Пора в деревню. Реджекет сказал, что сегодня бесёнку исполнится тринадцать.

Нир взглянул на соратника, на лице возникло недоумение:

– Ты знаешь, что делать?

– Знаю, – сказал Марх таким тоном, что юноше стало не по себе.

На деревню упал вечер. Потемнело. Небо затянули тяжелые тучи, закат раскрасил их в зловещий багровый цвет.

«Кровь на небе – кровь на земле» – вспомнил Марх древнюю поговорку.

Жители попрятались, накрепко заперев дома на засовы, наблюдали через узенькие смотровые щелки. Реджекет стоял рядом с Авениром, спереди, сжимая ятаган и осматриваясь, насторожился Марх.

На улицу вышел чудовищного облика пес. Дожи показался Авениру в полтора раза крупнее. Под черной гладкой шкурой перекатывались тугие жилы, хребет выпирал из прорех длинными острыми костями. Пылающие огнем глаза неотрывно следили за полноватым Реджекетом, из глотки слышалось глухое рычание, пасть исказилась в дьявольском оскале. Сабельщик крикнул:

– Проси прощения!

Светловолосый мужчина побелел, руки затряслись, глаза выкатились. Он попытался что-то произнести, но наружу вырвался лишь испуганный возглас.

– Проси прощения! Как учил!

Реджекет стоял молча. Дожи, словно не замечая Марха, кинулся на крестьянина. Тот, придя в себя, бросился наутек. Сапог воткнулся в ямину и мужик, подняв клубы пыли, растянулся на дороге. Пес догнал жертву. Раздался короткий вопль.

Тарсянин замер, держа двумя руками ятаган. У его ног лежал, закрыв руками голову, дрожащий Реджекет. На старосте валялось обезглавленное тело толстого мальчишки, густая кровь фонтаном выплескивалась наружу, тяжелые капли падали на землю, на одежду, лицо светловолосого.

Марх презрительно плюнул:

– Гордись отец! Ты не только отказался от воспитания сына, но и не смог попросить у него прощения. Знай, твоя мягкотелость убила его.

Сабельщик взглянул на волхва:

– Больше нам здесь делать нечего. Отправляемся в Кроуфилд, поищем подходящий караван.

Когда деревенька осталась за плечами, Авенир схватил Марха за плечо:

– Зачем ты убил его?

Тарсянин огрызнулся:

– Я хотел всего лишь подрезать сухожилие. Готов поклясться, клинок удлинился и по форме стал подобен мечу – тяжело вздохнув, добавил. – Что сделано, то сделано, идем.

Через два дня дорога заметно расширилась, по обеим сторонам растянулись пашни. Тут и там работали мужики – раскидывали навоз, окучивали картошку, поливали молодые всходы. Путь вывел к светлым хоромам. Гладкие обструганные бревна прилажены ровно, дерево просмолено, щели плотно забиты. От калитки к дому вела вымощенная отесанными камнями дорожка. Во дворе сновала прислуга – кормили животину, прибирали поляну, собирали с кустов-деревьев урожай. Из просторной будки лениво выполз поджарый пес – сердито взглянул на чужаков и, решив, что опасности нет, фыркнул и скрылся от жары в прохладных покоях.

Мужчины остановились возле красивой, расписной двери. Некогда умелый резчик изобразил на дереве сокола, умертвлявшего ворона. Лак местами скололся, под новым слоем проглядывали светлые трещины.

За спиной раздался удивленный возглас. Марх с Авениром обернулись. Позади, в крестьянской робе стоял коротко остриженный Пармен. Тело перекошено, цыган сильно прихрамывал. Обе ноги свернуты, левая рука неестественно сгибается в плече. Видно, что после падения многие кости треснули, сломались. Каким-то чудом раны не воспалились, заражение миновало, жар и лихорадка отступили. Все срослось, но неправильно, уродливо, искалечив на всю жизнь.

Чернец потупил взор, зарделся. По щекам потекли слезы, раздался всхлип. Юноша начал поворачиваться, захотел уйти, скрыться, забыть изломавшую его судьбину. Вдруг ощутил, как сильные руки друзей обняли за плечи, сжали в объятьях. Так они и стояли втроем – плача, смеясь, проклиная тяжелый рок и благодаря богов за дарованную жизнь.

Хозяина дома звали Тулон. Полный, бородатый весельчак средних лет, с радостью принял гостей. На обеде он щедро потчевал мужчин вареной картошкой, сельдью, окрошкой и грибами, служанки разливали холодный квас. Облаченный в размашистый льняной кафтан, толстяк развалился в широком, заваленном подушками, кресле. Его супружница была под стать мужу: кровь с молоком, от каждой шутки женщина прикладывала на грудь ладонь и заливисто смеялась – светлые телеса ходили волнами, а в ушах еще долго звенело. После первой смены блюд Тулон отослал жену и служанок вон. Рассказал немного о себе – что живёт припеваючи, торгует зерном и медом, детей боги не дали – да он и не просит. Затем Тулон приналег на сладкие булки и начал выспрашивать гостей о приключениях. Авенир неторопливо вел беседу, что-то опуская, где-то приукрашивая, сгущая краски – то заставляя толстяка замирать в ожидании, то веселя нелепыми случаями.